Первый и пока единственный рассказ о жизни гермафродита, инкуба, злостного похабщика, и маленького засранца Форэст Ельфачко.
читать дальше
Маленький ....засланец
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь,
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку!
Почти народная сказка
Не то сына, не то дочь,
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку!
Почти народная сказка
Она царицей не была – это точно. Странная женщина с подведенным отчаянием лицом, как будто она уже умирала кода-то, и последнее, что она увидела в грешной своей жизни – несущийся на нее разъяренный трактор. Во всяком случае, лицо ее не выражало никаких эмоций, кроме ужаса.
Двенадцать месяцев сплошного кошмара!
Ничего она врачам не сказала. Врачи и сами разом замолчали, когда на свет появилось дитя.
Чего пугаться.
Тишина пугала, а дитя приводило в ужас. Оно неумело улыбнулось и тем показалось еще ужасней. Потом оно загоготало, после того принялось махать крошечными ручонками и шестипалыми ножками. В остекленевшем правом глазу, небесно-голубом, отразились недоумевающие физиономии всего медперсонала. В левом черном глазу ничего не отразилось – вероятно, он не было для этого предназначен. Когда существо замахало ушами, которые, казалось, и выросли на непропорциональной голове только ради этой цели, все оценили их длину, в два раза превышающую длину нормальных младенческих ушей. Вместе с ушами маленький кошмар замотал ярко-зеленой челкой, которая у него свисала со лба, как какие-то ошметки…
Младенец был чрезвычайно уродлив.
- У вас мальчик, - сказал врач, наконец, переводя дух от потрясения.
- Это не… - осекся он через некоторое время. Врачи таращились на промежность ребенка, разводя руками. Такого уже давно не было.
Ребенок удивительным образом оказался обоих полов сразу.
Женщина подняла голову, чтобы посмотреть на – дочь? Сына? Дочесына? Сынодочь?
- Oh, forest, - сказала она почему-то по-английски. Существо взглянуло на нее и загоготало опять. Оно не умело смеяться. Его голос был скриплым и резким. Они встретились взглядами, и мать замерла от ужаса, а ребенок все заливался гоготом.
Ее пытались успокоить, но она успокоилась только с приходом смерти. Та не замедлила с визитом.
Пара добрых алкашек, живших в переулке города, в котором происходили все эти события, не осталась невнимательной к этим событиям. То ли они приходились родней умершей женщине, то ли родней родне этой самой женщины, то ли родней отца существа (что очень маловероятно) – но существо оказалось у них на иждивении. Впрочем, алкашки эти были не злые. Они даже устроили ребенка в детский сад. Кто бы видел, каких трудов им стоило затащить этого маленького засранца в сие заведение.
Первое слово, которое сказал Форя – было «абсент». Чуть позже он научился говорить «травка» и «курить», а еще позже – «водка». Но водку сам особо не пил, хотя приемные родители, две худые тетки, нежно любящие друг друга, пытались его этому научить. Однако они были так похожи на старые грабли, что Форя отказывался у них чему-то учиться. Он сам не хотел быть похожим на старые грабли.
Как-то раз прямо возле жилого тридцатиэтажного комплекса, в подвале которого жил Форя со своей семьей, влип в аварию грузовой трейлер с алкогольной продукцией. Форя возился возле места аварии и с удовольствием влез в кузов, когда представилась такая возможность. Было ему всего четыре года, но, надо сказать, он был не по годам расторопным и ловким.
В качестве трофея он вынес несколько бутылей абсента и заныкал где-то в подвале. Теткам водки он не достал, понятное дело. Он не любил, когда они пили.
Он любил грабить сигаретные автоматы – всего-то надо было что открыть одну потайную дверцу. Одними только ловкими цепкими пальцами Форя мог сделать то, что не под силу было опытным взломщикам. Как только начинала выть сигнализация, Форя срывался с места со сверхзвуковой скоростью и несся обходными путями, через заборы и подвалы, добираясь до своего крова.
Как я уже говорил, Форю устроили-таки в детский сад. Толку от этого было, мягко говоря, мало…
А вы представьте, какие чувства у нормального человека возникают, когда в его заведение две бомжихи тащат за руки упирающегося ребенка с предлинными зелеными волосами, который еще при этом матерится такими словами, какие даже самый пропащий пьяница постесняется сказать.
Притащили, наконец. Поставили на суд человеческий. Все, что видел Форя, две толстые ноги воспитательницы и пальцы на ногах с грязными длинными ногтями, он их увидел через дырки в ее босоножках. Выше он видеть не мог – выше были штаны и пиджак невероятно старой моды, а еще выше все сооружение уходило в небеса. Тетка же внимательно вгляделась в лицо дитяти и улыбнулась ему, наклонившись.
Она не испугалась этого маленького кошмара, потому что в свое время работала на биостанции. А биостанция в двадцать втором веке – это не шутки.
- Как зовут тебя, девочка? – мило поинтересовалась она у Фори, который, как известно, девочкой в полном смысле слова не был.
- Я не девочка, - угрюмо ответил маленький засранец и почесал левое ухо, которое выросло до невероятных размеров за эти четыре года. – Я Форя.
Тетке показалось, что знать имя достаточно, и вникать в тайну ей не пришлось. Впрочем, Форя и сам знал уже, что он какой-то неправильный.
Это он доказал уже во время тихого часа.
До тихого часа все шло нормально. Маленький гаденыш уже понял, что нахождение здесь, в детском саду, ему никак не навредит. А раз так, то нечего пытаться убежать или сотворить что-то в этом роде.
Он почти не творил никаких диверсий. Это ему было ни к чему. Правда, когда он попытался покурить, сидя на столе во время обеда, ему попало. Он защищался. Он аргументировал это тем, что у себя дома он всегда сидит на столе и ему разрешают курить… Это было на самом деле так.
- Разве нормальный родитель разрешить ребенку курить, да еще в таком возрасте, да еще во время обеда, да еще сидя на обеденном столе! – возопила тетка с башенными ногами. – Это же наказание какое-то!
Форя пульнул еще дымящимся бычком прямо в вырез теткиного пиджака…
Определенно его надо было воспитывать. Но никакие меры воспитания к нему не были применимы.
Во время тихого часа он был поставлен в угол, прямо в спальне. Первые пять минут он стоял и дулся. Следующие пять начал лихорадочно соображать. Подумав, Форя вышел из угла и оглядел окрестности.
Вокруг него стояли детские кровати, а в них спали нормальные дети. Понятное дело, они все уже заснули. Форя разозлился на них. Потому что в комнате не было свободных кроватей, а ему тоже вдруг захотелось прилечь и поворочаться под теплым одеялом.
Раньше Форя знал, что отличается от людей только ушами. Этот факт воспринимался им нормально, потому что учитывалась способность слышать ультразвук и инфразвук, чему люди не были обучены.
Интереса ради он влез под одеяло к одной маленькой девочке, у которой были длинные розовые волосы. Девочка зашевелилась во сне, но не проснулась.
Гаденыш решил проверить, чем отличается он от людей, раз все так странно на него всегда смотрели. Может быть, он на самом деле девочка.
Полчаса обследований не привели к какому-то результату. После ощупывающей проверки всей мирно дрыхнущей группы Форя уразумел только, что они все какие-то ущербные и неправильные. С упоением ковыряясь между собственных ног, он не раз обнаруживал там один отросток и сразу две дырки, если не считать третью на конце отростка, конечно. У этих было не так. У этих чего-то не хватало. Либо отростка, либо одной дырки. И это для Фори было более чем странно и непонятно.
И все бы закончилось только обычными непонятками, если бы не проснулась одна маленькая девочка. И она проснулась как раз тогда, когда Форя заканчивал обследование. У него остался только один маленький мальчик, проверив которого, Форя убедился в неправильности людей.
Но через несколько минут до него дошла очевидная вещь.
Неправилен он.
Девочка ничего ему не сказала, хотя прекрасно видела, чем он занимается.
Во время полдника Форя вел себя тихо. Правда, он успел поджечь уголок скатерти, но никто этого не заметил. А еще ему удалось выкинуть в раскрытое окошко тарелку с синтезированной запеканкой. Он не переносил синтетических продуктов двадцать второго века.
После полдника один мальчик подозвал его к себе с угрожающим блеском в глазах. Форя видел, что мероприятие не сулит ничего хорошего. Однако постремался не подходить, считая себя ничуть не хуже человека.
- Ты, дура, – пропищал мальчик. – Ты зачем в тихий час у всех писи перетрогала?
- Я не дура, я дурак, - спокойно ответил Форя. Что-то ему подсказывало, что лучше все-таки быть мальчиком, чем девочкой, раз природа сама предоставила ему этот выбор.
- Ты дура, не ври, - напирал мальчик. Его обступили остальные ребята, а девочки столпились в другом углу и что-то обсуждали.
- Я не вру.
- Ты что, не девочка? – угрожающе спросил мальчик. – У тебя длинные патлы и платье. Значит, ты девочка.
- Нет.
- А кто же ты?
- Не знаю.
С этим словами Форя поднял подол своего платья…
В качестве отмщения дети присудили ему справедливее наказание – всем дотронуться до него. Случилась настоящая свалка – все хотелось увидеть «мальчикодевочку» и дотронуться до тех частей тела, что делают его таковым. Его дергали, щипали, некоторые били. Дети были ужасно злые. Форя тоже был злым, но их было гораздо больше.
Чего только они с ним не творили. В ход пошли прищепки, какие-то кубики, прочие игрушки. Впрочем, идиллия прервалась так же быстро, как и началась – в комнату зашла башнеобразная тетя и, увидев шевелящуюся кучу детей, недолго думая, поддала метлой по их спинам.
Куча-мала распалась. Дети разбежались в стороны, оставив перед пронзающим взглядом своей госпожи маленькое чудовище в порванном платье и окровавленными ногами. Под ним натекла уже целая лужа крови, а между ног торчала ракетка для бадминтона. Само существо было без сознания.
Форя любил сидеть на окне, когда шел дождь. Ему было наплевать на заверения и наставления воспитательницы, уборщиц и поваров. Дети его не волновали вообще.
Он боялся дождя. Он боялся темноты, высоты, тараканов и пауков. Он боялся всего, чего в этом мире можно было бояться. Он боялся бояться. И любил бояться.
Единственное, чего он уже боялся не так – насилия.
Потому что, столкнувшись со своим страхом однажды – боишься меньше.
Нет, он пошел другим путем. Он брал инициативу на себя. Когда другие дети тащили его в кусты, он сам набрасывался на них. Его руки были мастерски гибки, а пальцы ловки. Он быстро научился всему, что от него требовалось. Детьми теперь двигал не странный влекущий интерес к диковинному существу. Ими двигала жажда удовольствия.
Теперь они любили его.
Когда же они увидели, как ловко он забирается на самые высокие деревья, как карабкается по почти отвесным стенам, как может расслышать слова, нашептанные на ухо в соседнем дворе – его стали бояться.
Он был вездесущ. Он мог появиться где угодно и когда угодно. Он сам выбирал себе интимную жертву. Когда – девочку, когда – мальчика. Ему было все равно. Они доверяли ему. Форя никогда и никому не сделал ничего плохого…
Он делал это, чтобы они его не убили. Они сделали бы это, если б он перестал заниматься своей «работой».
Но никто бы не стал драться с ним один на один.
Форя был намного сильнее этих людей. Росточком тоже удался немного повыше – но ненамного. Умственное развитие у него шло не по годам. Он осознавал мир не так, как они. Он был старше их и одновременно младше. Они играли с ним во взрослую жизнь. Он с ними играл в ребенка.
Однако недолго это длилось. Однажды его застукали с каким-то мальчиком в старой полуразрушенной беседке. Ребята пили абсент и курили. Мальчик лежал с расстегнутыми штанами, Форя сидел рядом, с чувством выполненного долга перед страной. На лице мальчика отпечаталось неземное удовольствие. Форя потупил глаза и спокойно смотрел куда-то в небо, нервно поигрывая пальцами по холодной зеленой бутылке. Его руки были совсем крошечными даже для шестилетнего ребенка.
В такой компании его и застукали. Детей собирали уже, доставая из самых густых кустов. Скоро за ними придут родители. За Форей никто не придет.
Взрослые тети, пахнущие потом и молоком, сразу же поняли, в чем дело. По садику пронеслись дикие вопли, звуки шлепков, сдавленный детский писк. Форя молчал, когда его с размаху шлепали по попе, а потом и по шее, и по спине, и по рукам, и по всему, что только было. Подобных инцидентов в детском саду еще никогда не наблюдалось.
Потом ему досталось и от родителей мальчика. Форя нашел способ отомстить – втихаря намазал лестницу садика вазелином, пока те охали и ахали с Башней, причитали и говорили всякую ерунду. Форя сообразил, что хотя и было бы разумнее потратить это время на избиение его, но раз это не было сделано – так лучше.
Получив пару раз по шее, он поплелся на лестницу и потратил целых полчаса на ее усовершенствование под каток. Результаты превзошли все ожидания. Оказалось, что вазелин полезен еще в одной области деятельности человеческой.
Выбравшись за окно, ведущее с лестницы на крышу, Форя затаился там и принялся наблюдать. Впрочем, что и говорить, план его удался. Вскоре послышался звук падения грузного тела, и Форя который раз подивился, почему большие люди такие жирные. В основном, тетки, отметил он про себя. А дядек он мало видел. В садик они редко приходили. Какой же нормальный отец пойдет в садик за ребенком?
Впрочем, Форя не выделял ни одного человеческого пола, который бы ему больше нравился. Он знал, что он скорее мальчик, чем девочка; но из протеста все равно носил платья, туфли и длинные волосы. Потому что внешне девочки нравились ему все равно больше.
После того происшествия в садике его выгнали. Но он все равно околачивался там – сидел на крыше, прятался в кронах деревьев. Он удивился тому простому факту, что не хочет оттуда уходить. Он ненавидел этих детей, но он и самоутверждался на них.
Была уже последняя весна в садике. Осенью ему придется идти в школу – что ж, он и сам осознавал эту необходимость. Он знал, что рано или поздно ему придется учиться, и вовсе не хотел против этого протестовать. Он протестовал против произвола, но не против истинного знания.
Впрочем, не было уже в этом мире не опошленной Форей вещи… А пошляк он был отменный.
Ему понравилась школьная форма. Он быстро оценил прелесть клетчатой голубой юбки длиной до колена, белой рубашечки и синего галстука. Белые туфельки добавляли ему очарования. Форя подумал, что в этом есть особая прелесть – быть мальчиком, а выглядеть девочкой. Более того – ему нравилось так жить. И меняться он не хотел.
Первое, что он сделал – обрезал юбочку так, что она еле-еле прикрывала попу. Форя аргументировал это тем, что складки юбки очень неудобно трутся между коленок. По-своему он был прав. Когда он наклонялся поправить бантики на гольфах, всем на обозрение представали его розовые трусы с кружевами. Он ничего не стеснялся. Он знал, что так лучше для него – быть таким.
Он немного постриг свои зеленые волосы, оставив, однако, длинные космы на затылке. Волосы у него торчали в разные стороны и стали с возрастом еще зеленее – как молодая трава под весенним солнышком.
Форя был самой милой первоклашкой. Огромные наивные глаза, если бы не были разного цвета, можно было бы назвать весьма красивыми. Притягательными они являлись и без факта красоты. Посмотрев в черную глубину левого глаза, можно было уже во второй раз и не оторваться…
Уши его не всегда замечались. Под волосами их было уже почти не видно.
Таким образом, из маленького уродливого засранца получилось весьма милое создание. Довольно высокая глазастая зеленоволосая девочка с пухленькими щечками и смущенным румянцем. Единственное, что ставило в ступор учителей, был мужской пол, указанный в свидетельстве о рождении. Впрочем, когда они увидели, что Форя ходит в мужской туалет и, не закрывая дверь, мочится там стоя, они и на самом деле были несколько шокированы. Потом привыкли.
Скоро вся школа знала, что в первом классе учится странный мальчик в девочковой одежде. Некоторые, впрочем, всерьез считали его девочкой. Они никак не могли достигнуть консенсуса по этому вопросу. Форя шокировал, но никому ничего не говорил.
Он не имел привычки рассказывать о себе. Ему нечего было рассказывать. Поведать, как его изнасиловала детсадовская группа? Над ним будут тогда смеяться или пожалеют. А может быть, сделают то же самое, что и те дети. Ни тот, ни другой ход событий его не устраивал.
Изгоем он не был. Его любили и ненавидели одновременно.
Ему нравилось, когда на него смотрят. Форя любил выходить к доске и царапать белым мелом по грязно-коричневой поверхности. Во всех других школах уже давно перешли на белые доски и маркеры. Но эволюция как-то странно прошла мимо этой.
Перед тем, как выходить к доске, Форя непременно слегка задирал край и без того короткой юбки, так, чтобы было видно резинки чулок. Ему нравилось провоцировать заинтересованные заглядывания. Он знал, что никто не увидит больше того, что позволяется увидеть. Знал он и то, что все осведомлены по поводу его половой принадлежности – как я уже говорил, заходя в туалет, Форя умышленно никогда не закрывал дверь, и его могли лицезреть проходящие мимо мальчики, девочки, учителя, завучи и директор.
Еще он любил ронять мел и с грациозной небрежностью наклонялся за ним, повернувшись задом к классу или учителю. Последние обычно терпели подобные выходки, потому что Форя отвечал безошибочно по всем предметам. Все знали, что он был последним раздолбаем, и удивлялись, как он умудряется учить уроки. Но вопреки их помыслам, у Фори было гораздо больше свободного времени, чем они думали. Не знали они и того факта, что Форя спит всего три часа в сутки, и ему этого хватает.
Как-то раз в классе была дискотека. Форя никогда еще не был на дискотеке, и этот вид времяпровождения был ему незнаком. Сначала ему показались глуповатыми равномерные дерганья под музыку, но через некоторое время, попробовав это, Форя быстро понял, что они рождают весьма приятные ощущения. Сначала он перенимал движения у других детей, потом это ему надоело и он принялся придумывать собственные…
Класнуха вышла, и Форя остался один на один с детьми. Но он оказался хозяином положения. Он запер дверь в класс изнутри и вернулся в круг танцующих. Вернулся, но ненадолго – уже через некоторое время ему было понятно, что делать дальше.
Форя вскочил на парту и принялся танцевать. Я не знаю, каким танцем это можно было бы назвать, но то, что он вытворял, весьма отличалось от танцев остальных детей. Он прогибался в спине, совершал весьма недвусмысленные движения бедрами, и было в этих его движениях столько разврата, и так этот разврат притягивал, что скоро весь класс смотрел на него. Они все столпились возле фориного стола и, забыв обо всем, словно околдованные, смотрели на этого маленького мерзопакостного гаденыша.
Однако пора было и прекращать представление. Все хорошее должно когда-то закончиться. Форя знал, что все они еще дети, чтобы понять и осознать его действия. Это происходило на совершенно ином уровне.
Поэтому минут через десять Форя вдруг спрыгнул со стола, подбежал к открытому окну и легко сиганул с третьего этажа, успев во время полета прикурить сигарету. Вдогонку неслись восторженные детские вскрики. Зачем? Форя знал, что никогда не сможет быть таким, как они.
Он влез на крышу и уселся на самом краю. Для него не было проблемой лазить по таким местам, как крыши – он умел четко рассчитывать траектории прыжков. Он никогда не уставал во время бега, потому что знал, как расходовать силы и время. Форя был вынослив – пробежав километр на своей средней скорости, он не страдал одышкой.
Координация его движений всегда отличалась большой точностью. Ему удалось забраться на крышу с балкона сорокового этажа, забраться по тонкому и легкому карнизу, цепляясь каблуками. Если бы его сейчас увидели с улицы, наверняка бы какая-нибудь толстая тетка вызвала милицию, или скорую, или пожарников. Форе понравилась эта мысль.
Около минуты он пристально вглядывался в силуэты людей, переводя дух. Изгадный ребенок опять придумал способ напакостить – а это он любил делать.
Форя перелез пониже, вцепился левой рукой в стальную трубу, что протянулась между домами, и повис над голубой бездной города; это событие не осталось незамеченным. Хотя означенные события происходили далеко от земли, все же засранца увидели. Ребенок, заметив участившееся мельтешение внизу (его зрение было острее, чем у самой зоркой птицы), порадовался и стал раскачиваться, болтая тощими ногами в белых туфлях. Внизу уже столпилась куча народу, но никто не догадался забраться на балкон и снять паршивца с трубы.
Между тем Форя начал серьезную игру. Он аккуратно развязал ремешки на правой туфле свободной рукой и изящным движением ноги сбросил туфлю на головы несчастным волнующимся зрителям. Форя догадывался, что у кого-нибудь там, внизу, может случиться сердечный приступ, но нисколько не жалел. Получить сердечный приступ только из-за того, что посмотрел на раскачивающегося над бездной маленького гаденыша – что может быть тупее?
До него донеслась волна человеческого «о-о-ох!», которая пронеслась в воздухе, едва не задев его самого. Кто-то потерял сознание. Форя деловито поменял руку, потому что левая, на которой он висел, начала затекать. Интересно, сколько времени ему еще придется висеть, пока людишки не соберутся его спасать? Интересно, вызвали ли они уже пожарников? Форя был уверен, что они вызовут большую красную пожарную машину и длинной лестницей. Этот факт его радовал. Сейчас ему уже почти хотелось, чтобы его спасли.
Впрочем, оставалась еще одна туфля. Форя тоскливо посмотрел на заходящее солнце и развязал ремешки и на ней. Он стал с безразличным выражением лица мотать ногой, пока туфля с нее все-таки с нее не слетела. Он проследил, как белая изящная туфелька, описав красивую дугу, мягко приземлилась на лысину подоспевшему пожарнику. Кажется, большего успеха нельзя было ожидать.
- Значит, все-таки пожарники, - сказал сам себе Форя. И вздохнул.
Ему понравились пожарники. Они были в ярко-красной форме.
С улыбкой он смотрел, как те выдвигают лестницу. Лестница оказалась, и в самом деле, ужасно длинной. До неба и то смогла бы достать. Ох уж эти новые материалы – сверхтонкие и сверхпрочные.
Как же расползлась его улыбка, когда он отметил, что лестница до него не достает!
Форя состроил самую смешную рожу, какую только мог, и принялся дрыгать ногами в воздухе, опять поменяв руку. Другой, свободной рукой он махал людям, столпившимся внизу. Этого от него не ожидали – несколько особо толстых и неповоротливых теток мигом свалились в обморок. Наверное, они подумали, что Форя корчится в конвульсиях.
Ждать ему оставалось уже не долго. Потому что пожарные догадались добраться до балкона и теперь медленно подбирались к Форе, цепляясь за трубу.
Форя ждал. Он знал, что они не осмелятся преодолеть два-три метра над пропастью. Ему было интересно, что они будут делать. Он смотрел им в глаза и улыбался…
- Девочка! Не шевелись! Сейчас дяди тебя спасут, - сказал один из пожарников, но не особо это звучало уверенно. Форя прекрасно это знал.
Он не стал дожидаться. Ему не хотелось, чтобы хоть кто-то из этих замечательных пожарников сорвался с высоты ста двадцати метров, спасая его, засранца. Поэтому Форя подтянулся на руке, влез на трубу, легко пробежался по ней до соседней крыши, взмахнув голубой юбкой, и скрылся в слуховом окне. Только его и видели.
Потом он остался один.
За его спиной растянулся огромный рекламный щит. На нем была изображена зубная щетка, которая переливалась сотнями цветных огней, и солидный лепок зубной пасты. Все светилось и искрилось в городском сумраке, стирая границы между Космосом и городом.
Форя устроился возле щита. Прямо за щитом был небольшой лаз в его скромное жилище, которое он приобрел совсем недавно. Это была отличная комната на чердаке – два на три метра, и еще полтора метра высотой. Пока что Форя мог стоять там, не пригибая головы. Кроме стен и потолка, в комнате его имелась еще и кровать из картонной коробки и стол из деревянного ящика.
Других предметов в комнате не было.
Сейчас он не хотел пока идти туда. У него не было надобности. Как я уже говорил, Форя спал три часа в сутки – следовательно, все остальное время он проводил где угодно и имел полное на это право.
Он боялся.
Никто не знал, каких трудов ему стоит сдерживать свой страх.
Форя боялся всего, совершенно всего. Он сходил с ума от ужаса, если на него заползал таракан, однако сам любил пугать тараканом одноклассниц. Он боялся высоты, но только что, полчаса назад, висел на одной руке над стодвадцатиметровой пропастью. В этом было его полное противоречие самому себе. Он боялся – как девочка. Он не боялся – как мальчик. Он не знал, кто он.
Он ничего не умел. Он не умел рисовать, не умел петь, не умел танцевать. Они все считали иначе – хм! Он не танцевал, нет. Он извивался под музыку, чтобы показать всем им, какие жалкие они рядом с ним, что не решаются на такое.
Форя не был добрым и хорошим. Форя не был безгрешен. Форя был маленьким чудовищем, которое никого не любило и которое никому нельзя было любить.
Он учил все уроки только потому, что иногда ему нечем больше было заняться.
Однако же в школе он показывал себя далеко не с лучшей стороны. Вся школа уже знала, что в первом классе учится самый безнадежный негодяй и шалопай, каких свет не видел. Его хотели отдать в детский дом, но Форя в таких случаях прятался от них. А если Форя спрятался, его не найдет и специально обученный военный.
В школьном буфете его кормили бесплатно – смирились с тем, что он из-под носа тырил булочки у самых бдительных продавцов. Правда, когда эти булочки начали ему давать просто так, он не перестал их тырить. На ужин тоже надо было что-то поесть.
Иногда он развлекался тем, что разбивал витрины магазинов и убегал с присущей ему молниеносностью; иногда изрисовывал стены самыми непристойными изображениями и словами. Никто не имел понятия, чья это работа: никогда и никто его не ловил за этим делом.
Прошло три года. Форя с размахом отпраздновал свое десятилетие – ограбил продовольственный склад и раздал награбленное всем бомжам города. Он не питал к этой категории населения теплых чувств. Просто он и сам фактически был таковым.
Самому ему хватило и абсента, из старых запасов. Он употреблял этот напиток в крайне редких случаях, и это была последняя бутылка из его некогда большого склада.
Выпив пару стаканов, Форя пришел в весело-разнузданное состояние. Надо ли говорить, что он взял баллончик с краской и отправился гулять, подыскивая себе «холст»? Думаю, что нет.
Его походка была вызывающе-притягивающей. Тоненький силуэт среди темной улицы, баллончик в одной руке. Больше у него ничего не было. Длинные волосы вились за ним. Они были настолько длинны и густы, что, если бы он разделся, ими можно было так прикрыться, чтобы никто не увидел его половой принадлежности.
Каблучки стучали по мостовой, звук носился по темным коридорам. Кроме него – ни звука больше. Форя был пьян. А краска у него была зеленая.
Внезапно он увидел неплохую цель. Стена была идеально гладкой и довольно высокой. А главное, ее видно было издалека, и изображение будет на всеобщем обозрении. Форя никогда особо не думал над тем, что же именно рисовать. У него как-то все получалось само. Недавно в его руки попал порножурнал, в котором он углядел много интересных вещей, пока что не открытых ему. Форя запомнил все, что было увидено, и принялся рисовать на стене зеленой краской сцену слияния трех тел – женщина между двумя мужчинами. Форя творил самозабвенно и увлеченно – не каждый же день тебе исполняется десять лет.
Закончив картину, он слегка отошел на несколько шагов, ухмыльнулся и занялся онанизмом, поглядывая на «шедевр». Тут распахнулась какая-то дверь, и во дворе оказался довольно высокий молодой человек лет двадцати.
- Знаменитый Форя! – воскликнул он. – Попался!
Форя, пошатываясь, повернулся к человеку и подозрительно оглядел его с головы до ног.
- Чего тебе надо? – хмуро поинтересовался он.
- Пошли, детка, - сказал парень. И резко схватил Форю за руку, и маленький стервец не ожидал этого и не успел как-то прореагировать. А хватка у того была железная. Форя был пьян и не успел толком сообразить, что делать. Его тащили, как тряпку, как ведро с помоями, а он даже не понимал ничего.
Потом все, что происходило, мелькало перед его глазами весьма смутно. Его просили танцевать. Нет, не просили – заставляли. Впрочем, ему было уже все равно. Форя выбрался на какой-то помост и увидел шест. Он вспомнил фотографии из какого-то журнала и попытался повторить пару движений возле этого самого шеста.
Он забрался на самый верх, и принялся медленно сползать вниз головой, прогнувшись назад и крепко уцепившись руками за шест. При этом он не забывал изгибаться всем телом и вращать бедрами. Когда он оказался уже внизу и принял нормальное положение, ему стало жарко в душном помещении клуба и он аккуратно снял рубашку и выбросил куда-то в зал. Вскоре туда же полетела и юбка, и Форя остался в одних розовых трусах да в белых туфельках. Он продолжал танцевать, причем ему самому понравилось это занятие. Он не видел и не знал, что зал застыл на одном дыхании, и все взгляды были прикованы к нему, маленькому, изгадному, развратному созданию. Форя еще пока не знал, что умеет так околдовывать людей. Не знал он и того, в чем кроется секрет этого свойства. Не знал он и того, что он не был человеком.
Потом все завертелось, перевернулось, он чувствовал чью-то сильную руку, которая сжимала его крохотную ручку, и снова куда-то идти, и он не успевал за шагами. Потом он смутно видел чьи-то лица, чувствовал руки, которые ощупывали его тело, точно так же, как детские ручонки в садике. Но сейчас все было совершенно по-другому. С теми Форя не чувствовал себя так, как сейчас… сейчас им завладел беспричинный страх. Он боялся. Боялся всего. Он не знал, чего от него хотят эти люди.
Форя не мог уйти. Сейчас ничего не зависело от его желания. Сейчас он должен был подчиниться целиком и полностью, и ощущал необходимость в этом – иначе его могли убить. И он подчинялся, он делал все, что ему приказывали. Часть того он уже умел. И все больше и больше притягивал к себе. Люди потеряли голову от него, маленького и беззащитного. Его изнасиловали одновременно трое, и он не мог сделать ничего против этого. Он помнил, что ему было больно и противно, они мучили его несколько часов, потому что никак не могли насытиться его худым телом, никак не могли от него оторваться. Потом Форя уже потерял счет времени, как и счет своим партнерам. Он уже почти ничего не ощущал. Он уже не боялся. Ему нечего было теперь бояться. Кроме смерти. Но Форе хватило ума, чтобы понять – он нужен живым.
Он очнулся где-то в подсобке клуба. Было уже утро. Рядом с ним лежала вся его одежда. Форя приподнялся на локте и осмотрел себя – все ли в порядке.
На нем не было даже синяков. Было несколько царапин на бедре, но они были заботливо намазаны зеленкой. Форя продолжил самоосмотр и хмыкнул: кто-то привязал к его члену несколько денежных купюр. Он посчитал деньги и прикинул: их хватило бы на покупку мотоцикла. Неплохо кто-то поразвлекался, подумал Форя, принявшись одеваться.
В противоположном углу лежал какой-то мальчик и спал. Форя присмотрелся к нему. Теперь он боялся конкуренции. Он боялся, что кто-то окажется таким же неповторимым, как он. Теперь он осознавал всю прелесть своего тела и гордился собою.
Мальчик открыл глаза. У него тоже были длинные волосы, но, конечно, не такие длинные, как у нашего героя. Они были обычного серо-пепельного цвета и слегка кудрявились. По возрасту мальчик, должно быть, был постарше Фори, ему было лет тринадцать. Судя по всему, в клубе он жил за той же надобностью, что и вчера тут оказался Форя.
Они посмотрели друг на друга с чувством истинной враждебности. Форя отразился в зеленых глазах противника и первый бросился в драку. Раньше он никогда не бросался ни на кого с этим намерением.
Они нещадно колотили друг друга, причем тот мальчик визжал и завывал, и пытался расцарапать красивое лицо Фори, а тот взамен дубасил его довольно крепкими кулаками. Один раз Форя слишком сильно вмазал чужому мальчику между ребер, и у того перехватило дух. Форе хватило ума не бить его больше. Он отошел и гордо окинул взглядом поле боя.
Мальчик всхлипывал и тер кулаками глаза. Форя презрительно посмотрел на него. Но чем больше тот ревел, тем больше Форе надоедало его презирать. В конце концов он не выдержал, сел рядом и обнял бывшего оппонента.
- Хорош уже реветь, - жестко сказал Форя. – Я же не реву. И ты не реви.
Мальчик посмотрел на него и вдруг положил ему голову на плечо и заревел с большей силой.
- Пошли ко мне, - сказал Форя. - Будем пить абсент.
Он достал из кармана своей рубашки пару дорогих сигар, стыренных недавно прямо из-под носа продавца, и протянул одну мальчишке.
- На, кури, - бросил Форя нарочито грубо. – Легче станет.
Но тот ничего не сказал и продолжал плакать. Тогда Форя прибег к предпоследнему способу – принялся его трясти за плечи. Помогло. Мальчик перестал захлебываться слезами и посмотрел на него.
- Здорово ты их… - прошептал он, благоговейно поглядывая на Форю. – Как ты танцевал… Я думал, что это с неба спустился ангел… стриптиза! Я сам… чуть не влюбился в тебя. А они, будь уверен, они вообще ни о чем не могли думать, кроме тебя да еще твоей задницы, которой ты так вертел. Где ты этому научился?
- Не знаю, - сказал Форя, зло хохотнув. – Мне кажется иногда, что я попал не в тот мир. Видишь, какой я.
И он смахнул волосы в сторону, открывая на обозрение свои длинные уши, затем задрал юбку и продемонстрировал все, что находилось под ней за пределами видимости. Мальчик только охнул.
- Ты… забыл, как это называется… Нам еще по биологии рассказывали недавно… Ты – гермафродит?
- Кажется, что так, - ответил Форя, мотая зелеными волосами. – Только от этого никакого толку.
- Я хотел бы быть таким, как ты! – воскликнул мальчик. – Я смог бы зарабатывать такие деньги…
Форя презрительно протянул ему всю пачку бумажек.
- Если хочешь, бери, - сказал он. – Мне оно не нужно.
- А тебе? А… как ты живешь? Везет тебе, ты, наверное, раньше был свободен…
- А ты – нет?
- Я – нет… Я здесь уже четыре года. Каждый день танцую, потом отрабатываю долги – у меня их тут куча… и жрать что-то надо… и купить себе ничего не могу.
- Так нельзя, - сказал Форя, резко вставая. – свобода – неотъемлемый элемент моего существования. Если не будет ее – не будет меня. О, как это прекрасно – бегать по крышам, висеть вниз голой на высоте ста метров… или еще…
- Не издевайся надо мной! – попросил мальчик. – я теперь вижу все это только во сне!..
- А я еще тебя бил! – усмехнулся Форя. – ну… хорошо, я больше не буду никого бить, не подумав. Ты правда не можешь отсюда выбраться?
- Нет, не могу. Они тут все охраняют. Дверь заперта. А на окне решетка.
Форя критическим взглядом изучил решетку.
- Я могу протиснуться между прутьями. Да и ты сможешь.
- Это да. Но я не могу допрыгнуть до окна.
- Тогда я жалею, что тебя не поколотил, - презрительно бросил Форя. – потому что это позор, не допрыгнуть до этого окна.
Окно находилось на высоте четырех метров.
- Не знаю, как ты, а из всех моих знакомых никто не смог бы этого сделать, - обиделся мальчик. – Даже местные ребята не смогут. А у меня больные ноги, если ты хочешь это узнать. Скоро и у тебя здесь будут такие. Ты танцевал только один вечер. А я четыре года каждый день. Разница.
Форя ничего не ответил. Он примерился к прыжку. До самого окна было бы допрыгнуть нелегко – тем более что у него на самом деле болело все тело, и не только ноги. Но должен же быть какой-то выход! И Форя этот выход нашел.
Похоже, здание клуба было стилизовано под средневековый замок. Потому что стены были сложены из камня. Пара камней в стене вывалились, и осталось достаточно места, чтобы, во всяком случае, поставить руку и ногу. Форе большего и не надо было. Он подпрыгнул и схватился за выемку в стене. Остальное было делом техники – Форя подтянулся, встал в этой выемке, вытянувшись вдоль стены, и смог допрыгнуть уже и до самого окна.
- Тут наверняка сигнализация, - сказал он. – Если я разобью стекло, сюда сбежится полгорода. Если хочешь убежать быстро, давай ко мне.
- Я не допрыгну, - засопротивлялся мальчик.
- Не допрыгнешь – упадешь и разобьешься. И может быть, даже сдохнешь, - сказал Форя. – А раз сдохнешь – не будешь больше тут танцевать и мучиться. Хотя в танце я ничего мучительного не вижу.
Он пожал плечами.
- Лезь уже, наконец, - сказал Форя, постояв немного. – Я могу даже руку тебе протянуть – если хочешь. И, кроме того, если я уйду, меня тут больше не будет. И ты опять будешь тут один. А у меня на чердаке мы будем вместе. Мы будем ходить в одну школу. И я научу тебя лазить по крышам.
Мальчик не выдержал таких слов и заплакал. Форя от негодования стиснул кулаки.
- А если будешь плакать, я буду тебя колотить, - объявил он. Куда-то вдруг делся весь его матерный запас, и он изъяснялся исключительно нормальными человеческими словами.
Вдруг в коридоре послышались шаги.
Форя бесшумно спрыгнул с окна и влез под одеяло, свернувшись калачиком. Он сделал это вовремя – дверь распахнулась, и в комнату вошел тот самый парень, что приволок Форю в это заведение.
- Подружились уже, мелкие? – поинтересовался он у мальчика совершенно беззлобно. – Сегодня могли бы и совместно выступить. Чего вам пожрать принести?
- Тебе чего? – робко спросил мальчик, заглядывая под форино одеяло. Форя наполовину высунулся оттуда и пробормотал:
- Хочу большую пиццу… с помидорой…
Парень ухмыльнулся.
- У вас вкусы совпадают, - сказал он и удалился. Больше ничего не сказал.
Форя вылез из одеяла полностью.
- Когда он вернется?
- Да сейчас. Минут через пятнадцать. Не плохой он. Я вот чему радуюсь, что охранника к нам не приставили. А этот – повар. Мирный он довольно-таки.
- Это он меня сюда притащил, - сказал Форя, и таким образом слова мальчика встретили сопротивление. – Никакой он не добрый.
- Тебя увидел, вот и притащил, - ответил мальчик. Велели ему. Он вот очистки картофельные выкидывал – и увидел тебя… О тебе ж весь город уже говорит.
Форя так и замер.
- Так и весь город? – изумился он. – Но откуда?
- Во всем городе только у тебя одного такие длинные зеленые патлы, - усмехнулся мальчик. И про твои танцы многие наслышаны. Сколько тебе лет? Десять?
- Только вчера исполнилось, - помрачнел Форя.
- Я думал, что немного больше. Впрочем, без разницы. Мне тоже дают тринадцать. А мне двенадцать.
- Велика разница, - проворчал Форя. – Смываться отсюда надо. И чем скорее, тем лучше.
- Может быть, - был ответ. – Только сначала пожрем. А ты уверен, что там… где ты живешь… есть что пожрать?
- Есть. У меня-то всегда есть. Я могу себе жрачки добыть, не беспокойся. Привык уже, хоть и не совсем хорош этот способ. Но пойми меня, у них все есть, а у меня ничего.
- А на что ты потратишь эти деньги?
Форя подумал. Деньги в его жизни были явлением редким. Тырить деньги он не любил, потому что они были в его понимании бесполезными зелеными бумажками. Но, с другой стороны, можно было бы и поиграть в покупку чего-либо. И Форя захотел мотоцикл. Он высказал эту мысль. Впрочем, договорить он не успел. Дверь распахнулась, и на пороге возник повар.
- Лопайте, дети, - сказал он. Посмотрел на Форю в упор. Смотрел долго… Форя встретился взглядом с темно-карими грустными глазами.
«Прости меня, ребенок, - вдруг услышал Форя в своих собственных мыслях. – «Нет, ты, наверное, не сможешь меня простить…А я виноват перед тобой. Знаю, виноват. Ведь благодаря мне ты тут оказался. Но вот ничего нельзя сделать с этим. Я здесь такой же раб, как и ты теперь. Я был бы рад, если бы ты убежал»
- Я могу, - сказал Форя вслух. – То, что ты сейчас подумал. – Отключи сигнализацию, и все будет хорошо. И я тебя прощу.
Парень изумленно уставился на него.
- Ты… ты…
Он помолчал немного.
- Что ж, если это правда… я все сделаю так, как ты сказал.
И он мгновенно удалился.
Тем временем Форя дожевал свою пиццу и взмыл на окно, причем сделал это так быстро, что показалось, будто у него выросли крылья.
- Я никогда раньше не сталкивался с подобным, - сказал он задумчиво. – Я слышал, что он подумал. Я прочитал его мысли. Но я не слышу, что думаешь ты.
Его сокамерник и собеседник подошел к стене. Он был изумлен.
- Что он подумал? Скажи…
- Только то, что хочет помочь мне убежать. Вот и все. Забирайся. У нас нет времени на разговоры.
Мальчик неловко подпрыгнул и едва уцепился за выемку в стене. Форя сразу же подскочил к нему и схватил другую его руку. Прошло несколько секунд – они показались вечностью – прежде чем ребята смогли стоять рядом и переводить дыхание. Их пальцы сцепились, а сердца бились почти одновременно. Форя молчал. Теперь оставалось только разбить стекло и вырваться на волю. Он был уверен, что сможет протиснуться между прутьями.
- Да. На всякий случай. – Форя подождал, пока мальчик подойдет к стеклу. – Если ты упадешь отсюда, мне придется тебя хоронить. А я даже не знаю, какую надпись сделать на надгробии. Как тебя зовут?
- Имени у меня больше нет, - сказал мальчик. - Здесь меня зовут Аней.
- Что, и фамилии нет? – удивился Форя. – Впрочем, и у меня ее нет. Я сам себе придумал.
- И какая же? – поинтересовался мальчик.
- Ельфачко, - гордо сказал Форя. – Это я смотрел фильм про эльфов и увидел, что у них такие же уши, как у меня. Ну, не волнуйся, если у тебя нету фамилии, я на надгробии тебе свою напишу.
С этими словами он размахнулся и жахнул кулаком по стеклу. Силы на первый раз ни хватило. Но со второго стекло треснуло и Форе осталось только как следует толкнуть его, чтобы освободить выход.
Стекло посыпалось вниз, дробясь на сотни осколков. Каждый отражал свой солнечный лучик, и Форя отметил, что солнце уже в зените. Хорошо же он сегодня спал!
До земли было метров пять.
- Прыгай, - сказал Форя. – Больше неоткуда. Прыгай, я сказал. Только после меня.
И с этими словами он сиганул из окна, приземлившись на стекло, разбрызгав его осколки по окрестностям…
Аня смотрел на него оттуда и боялся прыгать. Форя злился на него.
- Прыгай! – крикнул он. – Сейчас же прыгай!
- Боюсь.
- На счет три – прыгай!
- Хорошо… Считай…
- Раз! – крикнул Форя. – Два! Три!
И Аня совершил прыжок на свободу.
Уже третий день жили на чердаке, на Форькином чердаке. Аня серьезно повредил себе ногу, приземлившись коленкой на стекло. Форя не знал, что делать, поэтому похитил медицинский справочник и бинты прямо в школьном медпункте.
Директрисе он сказал, что в школу вместе с ним будет ходить еще один мальчик. Его старший брат.